В половине шестого он был уже на причале. Казалось, что утро толком ещё и не проснулось. Было зябко. Прохладный туман медленно сползал по распадку к реке. Вадим сразу увидел рыжего капитана в форме. Он неспешно грузил пустые бидоны на небольшой катер «КаэСку». Недалеко на бревне сидели, переговариваясь, трое мужиков со смурными лицами. Перед ними молча стояла бабушка-коротышка, подпоясанная пуховым платком.
— В Шиверу? Учитель, что ли? — негромко, зевая, спросил у подошедшего Чарышева капитан и, пожимая руку, представился. — Петухов, — вместе с последним бидоном он попытался прихватить заодно и тяжеленную сумку Вадима. Но тут же спешно её поставил и крикнул. — Лошака, помоги занести!
"Лошакой» оказался коренастый мужчина лет тридцати пяти. Он встал, хватко взял сумку, сунул в руку Вадима кулёк с кедровыми орешками и недовольно что-то буркнул в сторону Петухова.
Бабка услышала его ворчание, сделала несколько шагов к катеру и возмущённо прикрикнула на Лошаку:
— Ты язык-то за зубами придерживай! Ишь, ашаульник! Разбунчался тут. Петухова в каждой деревне на Ангаре по имени-отчеству величают!
— А у меня тоже имя-отчество есть! — разгорячаясь, закричал Лошака, тяжело ставя сумку на катер. — А ты, Меркурьевна... Не знаешь — не встревай! Защитница!
— Да ладно тебе, Витюха... Я же пошутил, — раздосадовано произнёс Петухов. — Как в детстве тебя кликнул. Хотел, чтобы ты побыстрее от похмелья своего отошёл. А то насупился, как сыч... Садитесь, в общем, — и подмигнул Лошаке.
Все начали спускаться в маленькую каюту. Чарышев ожидал, что сейчас прозвучит команда: «Отдать швартовы!» и раздастся протяжный корабельный гудок, но вместо этого где-то далеко-далеко замычала охрипшая корова. Вот так они и отплыли в его новую жизнь. Из-за тумана не было видно даже противоположного берега.
Озябшие от утренней прохлады пассажиры, согревшись в тёплой каюте, быстро задремали. Но где-то через час их разбудил стук хлопнувшей дверцы. Лошака выглянул из рубки, покрутил головой и недовольно сказал:
— Туман сильный... Вот, холера! В этом месте его всегда в конце августа из низинок натягивает, — и, уже выйдя наверх, крикнул. — Петя? Переждём, пока рассеется? Али как?
— На малом пойдём, — строго ответил Петухов. — А ты давай на нос и смотри, чтобы на мель не сели.
— Слушаюсь, товарищ капитан! — игриво отреагировал Лошака и, устроившись на носу, стал громко командовать. — Левей, давай! Ещё левей! Хорош!
Вадим поднялся наверх и спросил у капитана:
— Пётр Петрович, а можно я на палубе постою?
— На палубе... — многозначительно произнёс с улыбкой Петухов, потому что из местных никто и никогда таких слов не употреблял. — На палубе, можно... Только смотри, учитель, там ближе к корме, вот по этому борту, — он трижды похлопал рукой справа от приборной панели, — там вместо поручня верёвка привязана. Подальше держись. Это у нас бидоны вчера свалились. А починить не успели. Понял?
— Ага! — обрадовано ответил Вадим.
— Правей! — вновь закричал Лошака и стал суетливо смотреть по сторонам.
Полоса насыщенного тумана начала полностью заволакивать «КаэСку». Через несколько секунд уже почти ничего не было видно вокруг. Чарышев осторожно пошёл на корму, держа в руке кулёчек с кедровыми орешками. Где-то рядом громко крикнула чайка. А прямо над головой визгливо пронеслась стая стрижей.
Постепенно начал слышаться нарастающий шум бурлящей воды.
— Учитель?! — крикнул Петухов.
— Да, — отозвался Вадим.
— Сейчас порог будет. Смотри не бултыхнись. Покрепче держись.
— Хорошо! — ответил он и тут же увидел, что справа открылся яркий лоскуток голубого неба. Потянуло холодным ветерком. Плотный клок тумана стал садиться прямо на воду, открывая вид на противоположный берег. Вадим хотел пройти дальше, хватаясь за холодные мокрые поручни, но неожиданно прямо перед собой увидел сидящего бородача. Тот будто проявился из молочной, влажной пелены. Он сидел в задумчивости на корме, словно каменный истукан.
— Доброе утро, — нерешительно произнёс Вадим.
Бородач медленно поднял голову и басовитым голосом протяжно спросил:
— Думаешь, доброе?
Чарышев с удивлением увидел, что глаза у бородача были светлыми и чистыми. Как у ребёнка. И взгляд его был утомлённый, но не озлобленный. Совсем не тот, каким он резанул его в ресторане.
— Вы тоже с нами?
— Ну а с кем же ещё? — ответил нехотя бородач, перебирая костяные чётки.
В этот миг открылась чистая полоса бурлящей воды с пенистыми гребнями. В туманном разрыве показалась огромная зелёная гора со скалистыми выступами. Серебристым серпиком рубанул воздух сокол сапсан с пронзительным криком: «Кья-а-а-а..."
— Красотища какая! — восторженно сказал Вадим. — Я... Я сейчас. У меня фотоаппарат есть. Сейчас!
Он побежал в каюту, но тут же вернулся. Положил кулёчек на тёплую крышку моторного отсека и стал быстро спускаться по ступенькам.
Бородач по-прежнему сидел, не шелохнувшись, но теперь его взгляд упёрся в оставленный кулёчек. Казалось, что именно под его усилием, а вовсе не из-за вибрации дизеля он медленно начал ползти к ребристому краю. Вскоре он вдруг затрепетал, как бабочка, и от начавшейся качки из него посыпались орешки на металлические листы прохода.
Бородач продолжал неотрывно смотреть на них, а они, подрагивая, расползались всё дальше и дальше по мокрому настилу.
Вадим выскочил наверх с маленьким фотоаппаратиком «Смена» и, увидев, что новая полоса тумана вот-вот закроет удивительную картину бурлящего порога, спешно установил выдержку и диафрагму, нажал на кнопку затвора. Ему не понравилось, что в кадр попал бородач, и он решил подойти поближе к корме, чтобы сфотографировать порог в другом ракурсе. И у него это получилось. Но как только он приготовился сделать ещё один снимок, «КаэСку» сильно качнуло и его отбросило на поручни. Вадим попытался за них ухватиться, но в этот момент катер подняло с такой силой, что его чуть было не вышвырнуло за борт. Он пытался удержать равновесие, но его ноги не находили точку опоры, скользя по кедровым орешкам как по роликам.
Падая, он сильно ударился, и его сразу придавило к настилу чем-то грузным и мягким, враз лишившим воздуха и света. Он попытался рывком освободиться от этой тяжести, но получилось это сделать только со второй попытки. И в ту же секунду раздался непонятный истошный крик. И его тут же, на полувздохе, окатило холодной волной.
Ему показалось, что катер начал переворачиваться и погружаться в воду. Испугавшись, Вадим стал задирать голову, чтобы успеть набрать воздуха, прежде чем окажется под водой.
— Руку дай! Руку... — услышал он рядом хриплый перепуганный голос. — Скорей!
Только в этот момент Чарышев начал медленно приходить в себя. Голос звучал откуда-то снизу. Но он ничего не мог рассмотреть. Все расплывалось перед глазами. И тут же вновь послышался просящий голос:
— Ру-ку!
Вадим, наконец, вздохнул полной грудью и пришёл в себя. За бортом, внизу, почти рядом с ним барахтался человек. То самый бородач. Только сейчас Чарышев понял, от какой тяжести он избавился несколько секунд назад.
Бородач держался из последних сил за обрывок верёвки. И уже ничего не кричал, захлёстываемый водой. Его с силой швыряло из стороны в сторону. Глаза у него были обезумевшими.
Чарышев попытался дотянуться до него, но не смог. Потоком воды бородача ударило о борт. Вадим, покачиваясь, поднялся на ноги, ухватился за верёвку и рывком потянул её на себя. Она больно резанула ему ладони и тут же оборвалась. Державшийся за неё бородач мгновенно исчез в пенистом следе.
Вадим, покачиваясь, подбежал к висевшему по левому борту спасательному кругу и с силой дёрнул его. Но тот был намертво прикручен стальной проволокой.
Чарышев закричал так, как никогда ещё не кричал:
— Человек за бортом! Человек!
Лошака прибежал перепуганный и, задыхаясь, спросил:
— Где-е-е?!
Вадим крутил головой, но нахлынувшая новая полоса тумана стремительно окружала катер плотными серыми клубами.
— Я не хотел... Случайно, — сбивчиво, всхлипывая, начал объяснять Вадим, перекрикивая рычание дизеля. — Он вон там был... Сзади. И вдруг... А потом — в воду. Я ему, а он... Я не хотел. Не хотел. Так получилось...
Петухов уже перевёл двигатель на малые обороты, и теперь отчётливо был слышен каждый звук, а Чарышев продолжал громко рассказывать о свалившемся за борт человеке.
— Где был, говоришь? — недовольно спросил Лошака.
— Он вон там сидел, там, — указывая на корму, объяснял Вадим.
Лошака посмотрел на него как на сумасшедшего и, резко развернувшись, крикнул на ходу:
— Петрович, заводи! Кто его знает, чё ему тут померещилось. Наши все на месте, а он говорит...
Вадим посмотрел назад и увидел в открывшемся среди тумана окошке что-то похожее на голову человека. Ему даже показалось, что тот поднял руку:
— Вон! Вон там! — вновь закричал он. Но в ту же секунду раздался мощный выхлоп. Двигатель катера взревел, и сзади появилось жёлто-голубое облако едкой гари. Вадим обернулся, но Лошаки уже не было.
Только сейчас он почувствовал, как дрожали его ноги от пережитого напряжения. Он присел, и ему тут же опять почудился этот обезумевший басовитый голос: «Руку дай! Руку...». И ещё, невнятно, будто уже из глубины, послышалось что непонятное и приглушённое.
Катер выплыл из тумана. Задула холодная низова. Вода Ангары вспенилась серыми барашками. Светило солнце. А вымокший Вадим дрожал и ничего не замечал вокруг. Было тягостно и холодно...
— Учитель! — раздался сзади голос Лошаки. — Пошли чай пить.
Чарышев поднялся и, шмыгая носом, медленно поплёлся, не поднимая головы.
В каюте было тепло и уютно. На столе стояла бутылка самогона. Два стакана позвякивали друг об друга. Нарезанная огромными кусками серебристая рыба янтарно лоснилась от стекавшего жира. Она лежала на газетке вперемежку с большими сочными ярко-красными помидорами. В спичечном коробке виднелась крупная серая соль.
— Совсем парня колотит, — сказала Меркурьевна, недовольно глянув на мужиков. — Как же ему не замёрзнуть! Вон у него и голова, и бок весь мокрый.
— Ну так сейчас хряпнет и согреется... Делов-то, — сказал Санька и подал какую-то тряпку. — На-ка вот вытрись.
— Ты, эта... — обращаясь к Вадиму, начал говорить Лошака. — Не бери ничего в голову. Дурной этот порог. Тут каждому что хочешь, померещиться может. Мы прошлый раз, как раз здесь, два бидона со сметаной утопили. На топляк налетели. Вверх шли! — но, увидев, что Вадим никак не реагирует на его рассказ, пояснил. — Топляк — это бревно такое утопленное. Как торпеда. Ага! На порогах эти топляки проклятые из воды, знаешь, иногда прям как живые выскакивают. Глянешь на них и думаешь: черти пляски устроили. А если лесина коряжистая, то что угодно может почудиться... Ну, давай! — сказал Лошака, наливая самогон. — Хряпни, а то действительно на тебе лица нету.
Вадим ещё никогда не пил самогона. Он и водку пил только раза два в своей жизни. Но на этот раз не отказался. Выпил молча целый стакан. Крякнул от удовольствия и, почувствовав, как внутри разливается приятное тепло, неожиданно для себя самого сказал:
— Эх, ещё бы и лучка к этой закуске!
— Запросто! — обрадовался Санька и как фокусник вытащил откуда-то сзади две огромные золотистые луковицы.
— Да ты наш парень! — сказал восторженно Лошака. — А я думал какой-нибудь из этих... Из интеллигентиков с галстуками.
Захмелевший Вадим вскоре узнал, что рыба хариус и харюз — это одно и то же. А вот хиус — это холодный, ершистый ветер. Узнал, что подсолнухи на Ангаре сажают только для красоты. Нередко бывает, что они ещё продолжают цвести, а их уже засыпает первым снегом. Такой здесь климат с крутым норовом. Летом — жарища. Зимой — холодища. Лето — коротенькое. А зима — длиннющая. Но настоящая. Сибирская. С сугробами под самую крышу. И с такими крепкими морозами, что иногда даже уличный термометр не выдерживает и стучится в окошко, чтобы его пустили в дом погреться.
Вадим сладко задремал.
Меркурьевна начала выговаривать мужикам за их беспробудное пьянство. А Лошака начал её убеждать, что он и о семье тоже всё время думает. И стал в качестве доказательства рассказывать, как привёз недавно подарки для Вальки, Любки и Танюхи... А потом угостил Меркурьевну чупа-чупсом...
Проснулся Вадим от того, что его тормошил Санька:
— Шивера... Шивера скоро будет.
Вадим открыл глаза. Кивнул. И тут же начал опять засыпать. Он медленно погружался в приятную полудрёму, будто в мягкую, воздушную перину. Но раздавшийся громкий смех заставил его встрепенуться. Все слушали Меркурьевну, которая весело рассказывала ангарские байки:
— ...А дед Кузьма Выпоротков тоже попал в историю. Это когда он в магазин на горке пришёл... Смотрит, а там народу собралось тьма-тьмущая... И все галдят... Чевой-то обсуждают. Ну дед Кузьма не стерпел, поинтересовался: «Дак, это вы, ребяты, про чё разговариваете?!» А Лидка Задорновская ему объяснят, а сама на приёмник показыват: «Ой, дедушка, только что по радиву сообщили, что американские космонавты на Луне высадилися...» Дед Кузьма призадумался, а потом как отаращится: «Ох, змея, они как там высадиться-та смогли?! Месяц-то сёдни на ущербе! Как не оборвящились? Вы, чё, бабы, брешите?! А?!»
Меркурьевна развела руки и уверенно сказала:
— А луна и правда тогда на ущербе была. Молодая...— пояснила она. — Месяц серпиком на небе висел... Ну в магазине все загалдели. А тут по радиву вновь про космонавтов говорят... Дед Кузьма покачал головой да как заревёт лихоматом: «Не могёт такого никак быть! Оборвящиться они должны... Эка вы такой дурнине поверили... Ох и дуры...»
Все весело смеялись над рассказом Меркурьевны. А «КаэСка» тем временем медленно подошла к скалистому утёсу и ткнулась носом в берег. Лошака важно объявил: «Косая Шивера».
Вадим был уверен, что на причале его будет ждать директор школы. Но на берегу никого не было. Причала тоже не было. Он спустился по узенькому трапу. Петухов крикнул:
— Успехов тебе, учитель! — Вадим кивнул и помахал рукой.
«КаэСка» с трудом сползла с берега, подняв сзади такой бурун, что прозрачная вода тут же стала мутной от песчаной взвеси.
Он умылся в Ангаре. Пригладил волосы. Начал доставать платок из кармана рубашки и вместе с ним вытащил сложенный вчетверо приказ о своём назначении. Бумажный прямоугольник, кувыркнувшись, упал в воду и, подхваченный порывистым ветром, тут же скрылся под набежавшей волной.
