Так ли, однако, поступали уклонившиеся члены обще­ства? Правда, некоторые из них, как например, Алек­сандр Муравьев, ссылались на изменение мнения о самом принципе, но заявляли о том единственно бездействием, а не какою-либо нового рода деятельностью. Другие ссыла­лись на встреченные препятствия или изменения мнения относительно некоторых обстоятельств, и тут проявилось в чрезвычайном обилии разнообразие предлогов, причем иные увлекались до отрицания самых очевидных и самых общепринятых явлений, свидетельствуя тем только о яв­ной своей недобросовестности.

Были такие, которые вдруг начали говорить, что, рас­смотрев дело обстоятельно, они убедились, что наш народ так невежествен и испорчен, что и не стоит лучшего пра­вительства, что «по Сеньке шапка». Другие пугались пре­пятствий, неготовности России к лучшему порядку ве­щей, малого еще числа действий и пр., как будто не в том состояли задача и заслуга, чтоб именно жертвуя собою, приготовить неготовое, беспрестанно расширять размеры малого, — как будто изменение всякого порядка вещей во всех сферах не начиналось всегда с единичной даже силы, с известной личности, вносившей новую идею или начи­навшей новое дело. Наконец, были и такие, которые при­творялись, что будто бы они убедились в ошибке своей насчет чувств народа, тогда как не было очевиднее факта, до какой степени государь потерял в последнее время ува­жение и расположение народа, до какой степени великие князья были нелюбимы, особенно в гвардии, — так что даже солдаты смотрели положительно неблагоприятно на тех офицеров, которые искали у них пособия, и называли их «княжескими лакеями».

Между тем подобная неискренность, подобный образ действий многих старых членов общества заставлял искрен­но-либеральных из новых членов общества очень сожалеть

о том, что они не могут действовать заодно с государем, как могли действовать либеральные люди, пока он не из­менял своего либерального образа мыслей. Они были бы, конечно, ему самыми ревностными сподвижниками, и, как бы ни были велики препятствия, идущие от народа, как бы медленно ни шел прогресс, но если бы было толь­ко какое-нибудь ручательство в конечной цели стремле­ния к тому правительства, то они готовы были ждать тер­пеливо. К несчастью, в конце царствования Александра I все направлялось в России так, что способно было приве­сти в отчаяние самых преданных людей и тем более усили­вало соблазн ухватиться за насильственный переворот как • за единственное оставшееся средство к спасению народа.

Искренние члены общества так же уже мало надеялись на общий успех, особенно при виде действий старых чле­нов. Но ввиду той страшной дилеммы, которая им пред­стояла, — или допускать расти злу, оставаясь в бездей­ствии, ввиду систематического подавления в народе вся­ких начал истины и справедливости и неизбежного от того худшего еще его развращения, или сделать попытку к пе­ревороту без надежды на успех и с несомненностью по­жертвовать собою, — они великодушно избрали последнее на том основании, что во всяком случае они провозгласят народу самою уже попыткою новые начала, как цель стрем­лений, и тем резко разграничат будущее от всего прошед­шего, предотвратят дальнейшее развращение народа и са­модовольное упоение успехом деспотизма и его беспеч­ность. Они были уверены, что как бы ни судили об их предприятии, оно неизбежно в недрах не только народа, но и самого правительства возбудит движение, которое уже не остановится, в каком бы виде после не выража­лось, что, внеся идею свободы со всеми ее неизбежными последствиями — освобождением крестьян, самоуправле­нием, судом присяжных, преобразованием войска, отме­ною телесных наказаний, народною политикою, покрови­тельством одноплеменным и одноверным народам и даже соединением с ними и пр., они заставят думать о всех этих вопросах, изучат их, заставят само правительство осуще­ствлять постепенно эти вещи и тем скорее, что раскрытие во всей полноте всех злоупотреблений, угрожающих есте­ственно и неизбежно попытками к перевороту, чтоб изба­виться от них, покажет правительству необходимость ре­форм как единственного средства предупредить опасность. А было также несомненно, что одна реформа всегда влечет за собою другую, что во всяком случае пагубный застой прекратится, и было бы только движение, а тогда дей­ствительные потребности найдут себе удовлетворение и правильное выражение, когда указанные самим предприя­тием правильные идеи завоюют себе законное место в по­нятиях народа.

Правда, не раз слышалось потом неправильное мнение, что будто бы либеральное движение, кончившееся 14-м декабря, не привело ни к каким результатам и даже будто бы дало результат отрицательный, напугав правительство. Как будто это было возможно! Уже одна необходимость, в которую было поставлено правительство, доказать, что оно хочет и может сделать больше и лучше[16] , заставляло его думать серьезно об улучшениях и о мерах к прекращению злоупотреблений, и если оно не всегда придумывало удач­ные меры, то тем не менее не могло уже отрицать обяза­тельной для себя цели их, и, действуя уступками, хотя и по своему расчету и для своих видов, всякою переменою само должно было возбудить движение и вызывать на раз­мышление. Все это подтвердилось и первым манифестом, и последующими действиями — падением Аракчеева и во­енных поселений, ссылкою Магницкого и преобразовани­ем ученья, участием в судьбе греков и принятием мер против злоупотреблений, учреждением жандармов и пр., т.е. старанием решить хоть на свой лад, но те же самые вопросы, которые были подняты и обществом. А как этим путем они никак не могли быть решены, то и пришлось волею или неволею обратиться к либеральным идеям и необходимости преобразования в либеральном смысле, что еще тем неизбежнее, что многие из уцелевших членов об­щества достигли высших положений и не могли не внести в правительственную сферу своих прежних либеральных понятий.

Дело в том, что при поверхностном наблюдении не вся­кий в состоянии уловить переходы движения и разнооб­разные виды, в которые оно переходит. Мы знаем, однако же, подобное явление и в вещественном мире. Движение, прерванное непреодолимою преградою, по-видимому, впол­не его прекращающею, не исчезает, однако, бесследно и переходит в возвышение теплоты и пр.

Все лица, которые через меня приняли участие в поли­тическом предприятии, согласно засвидетельствовали, что я не только не обольщал их верным успехом, но, напро­тив, постоянно поставлял им на вид, что они должны готовиться быть верными жертвами. Отгого-то они и дей­ствовали лучше, чем другие. Осуждать участие в безнадеж­ном предприятии с точки зрения мирского благоразумия значит не знать истории ни одного из великих движений, преобразующих человечество. Ошибка не в том, что уча­ствовали в предприятии, когда оно не представляло еще случайностей успеха, а в том, что допустили в действие те же неправильные средства, которые, хотя и в другом виде, но были ими же осуждены, когда их постоянно употреб­ляли их противники. Что же касается до вероятности успе­ха, то всякое великое предприятие всегда для начала и нуждалось именно-то в таких людях, которые, действуя по убеждению в истине, не могли рассчитывать на близ­кий успех и были готовы жертвовать собою, так как это одно представляет ручательство за чистоту побуждений; там же, где предстоит верность успеха, всегда явится много людей, которые присоединяются к делу по эгоистическо­му расчету пожать плоды чужих трудов, даже не рискуя ничем. Эти-то люди и вносят порчу потом во всякое благое дело, как были и в самом даже христианстве втершиеся учители, которые извлекали себе выгоду, проповедуя не­чисто даже Христа — высшую истину и святость.

Мы должны были распространиться обо всем этом по­тому, что нашлись потом люди, которые искали составить себе репутацию из самого уклонения от общества, репута­цию людей умных и дальновидных в том, что предвидели неуспех и усмотрели тщету стремлений. Но повторяем, что можно было законно отбросить революционные средства, но никак не изменить либеральный образ действий и ли­беральные стремления, — и кто был искренен в них, ни­когда уже не примирится с деспотизмом, хотя бы и сде­лался противником революционных теорий. И самый дес­потизм смотрит на них как на таких врагов, которые для него хуже революционеров, потому что с ними сделка не­возможна, тогда как при неискренности либеральных идей революционеры легко переходят на сторону деспотизма, а партизаны деспотизма делаются революционерами.

Вообще все те, которые восстают против революций не во имя христианского начала, одинаково осуждающего[17] и противную сторону, противонравственное, раболепное по­виновение деспотизму, забывают, что всякому органичес­кому телу угрожает не одна опасность болезни воспали­тельного только свойства, а что существуют и другие бо­лезни свойства еще более гибельного. Горячку сильный орга­низм переносит, еще и восстанавливает свои силы, но бо­лезни худосочие, чахотка, антонов огонь и пр. вернее ве­дут органическое тело к разложению. И, конечно, из двух сторон, поступающих не по христианским началам, а по обычной мирской мудрости, наиболее виноватою является та, которая, будучи представительницею и блюстительни­цею закона, сама нарушает его произволом, сама истреб­ляет всякое понятие о законности и, разрушая нравствен­ность, подкапывает главное основание и жизненную силу уважения к закону.

 Есть еще один род революционеров, которые для пра­вительства гораздо опаснее, нежели те, которых обыкно­венно называют этим именем, — это его собственные аген­ты, люди, облеченные властью, но которые ради ложной популярности или для прикрытия своего деспотизма сами проповедуют молодым, служащим при них, оправдание насильственных действий или чисто революционные тео­рии, уверяя в то же время правительство в безусловной своей ему преданности. Разумеется, действуют они так в полной уверенности, что их обличить никто не решится и что прикроют постыдные свои эгоистические цели облаго­роженным видом действий по принципам. Между тем из подчиненных таким начальникам, которых я называл все­гда деспотами-революционерами, одни, смекнув в чем дело, несмотря на проповедуемые ими в угоду начальнику рево­люционные теории для либеральных будто бы целей, ста­новятся самыми гнусными орудиями начальнического про­извола. Этих я называл холопами-революционерами. Дру­гие, более простодушные, принимают и впрямь пропове­дуемые им теории, а когда выкажут это в каком-нибудь действии, то само собою разумеется, что начальники не только от них отступятся, но нередко случается, что в качестве судей сами же еще осудят их во имя того самого закона, который нарушать и презирать учили их и в отвле­ченных суждениях, и на деле, собственным примером и прямыми приказаниями.